Дневник. - Форум Warhammer Архив форума Архив

Что такое жизнь? Скажите мне, что, по-вашему, кроется под этим словом? Еда, вода, сон? Радость, горе, позор, слава? Праздность, труд? Любовь? Единение души с Богом? Суета повседневная или покой? Что такое жизнь?
Никогда бы не подумал, что мое спасение будет зависеть от каких-то философских вопросов. Хотя, раньше я вообще не думал. Я был слеп, глуп, тщеславен, успешен. И цеплялся за это, как ребенок цепляется за старое, познав взрослую жизнь. А еще я боялся. Все годы моей жизни меня терзал страх. Даже не страх, а какая-то идея ненормальная. А может и нормальная, я уже не могу отличить одно от другого. Я боялся стать человеком толпы, частью глупого общества, очередной тупой коровой большого и послушного стада. Я пытался выделиться. Всегда.
Я был любим красивыми пустыми женщинами; я купался в лучах славы тех, кого презирал. Я был необычен, а они трепетали передо мной и подрожали мне, а я боялся их и снова менял что-то в себе, и снова они делали то же самое. Я боялся их, и был от них зависим. Я старался выделиться, но лишь больше тонул от своего успеха в этой зловонной яме.
Но я дорожил этим, я это использовал. Думал, что живу, но был в тоже время мертв.
Я ошибался, они ошибались, но на тот момент я был счастлив, наверное. Не знаю. Не помню этого чувства. Было всегда тепло внутри, у живота, и, просыпаясь, я знал, что сегодня все будет так же хорошо, как и вчера.
Да, я вспомнил. Наверное, это оно. Наверное, тогда я был счастлив.
Каждый день был как две капли воды похож на любой прошлый, но мне это нравилось.
Я был любим, и я пытался любить своей спящей душой.
А потом пришел Альянс.
Так неожиданно мне пришлось оживать. Что-то делать, непривычно суетиться.
Всего-то за месяц моя жизнь изменилась. Куда-то ушли пьянки и дискотеки, учеба и отдых, все увлечения, так называемые друзья и приятели.
Остался только я, но привыкнуть удалось удивительно быстро, будто и не пролетало безумно два десятка лет другой жизни до этого. Не было теперь ничего: ни грусти, ни одиночества, ни поисков нового существования, ни определенного занятия, способного отвлечь. Да и отвлекать было не от чего. Я был пуст, как сдутый мячик. Не было ничего. Вообще ничего.
Особенно я запомнил свою девушку. Она погибла во время артиллерийского обстрела Альянса, на моих глазах. Я честно пытался спасти её: толкал, рвал, кусал, бил, прорываясь вперед, к ней, но не успел. Умирая, она смотрела мне в глаза, а я плакал, кричал что-то, обещал что-то сделать, - отомстить, наверное. И не чувствовал ничего. Было горько, больно как-то сверху, снаружи, а внутри, там, где до́лжно чувствовать людям, все было так же пусто, как и всегда. Как все прожитые мной дни. Не знаю, виноват ли я. Она не любила меня, просто шла за успешным и красивым парнем, которым мог быть кто угодно. Если бы завтра кто-то опередил меня, думаю, она не задумываясь ушла бы к нему. Но я взял ответственность и не вынес её. Пожалуй, это все же моя вина.
Альянс согнал меня с кучей людей в Сити, и тут встрепенулась моя фобия. Я был в толпе, как десятки, сотни, тысячи зевак. Я задыхался, стонал, корчился как эмбрион, надеясь привлечь внимание, а все просто отворачивались.
Тогда Альянс уже установил жесткие гражданские правила – я не мог выделиться так, как делал это раньше.
Но здесь, среди мертвых людей, я бы иссох, стал бы одним из них. Должен был быть способ убежать, уйти, скрыться и вернуть старую уверенность. Старый покой, наверное. Променять новое существование, подобие жизни, на старое. Стать отличным от всех. И я нашел его.
Но не будем спешить. Сейчас мне некуда торопиться. Я должен все обдумать, все решить наверняка. Сейчас, у меня лишь один путь, но за мной осталось право выбрать, как по нему пройти.
Так уж получилось, что я воспитывался в приюте, после чего был принят на усыновление одной семьей. Отец, добрый малый, никогда ни в чем мне не отказывал. Мать любила выше всякой меры. Кроме меня у них никого не было, но они никогда не говорили почему. И все же они были хорошими стариками, я многому им обязан.
Не буду говорить, как мы разошлись по жизни – паршивая история. Но так уж вышло, что после нападения Альянса и образования Сити у меня никого не осталось. Слава Богу, в деньгах теперь нужды не было. Одно из высших изобретений человечества погибло вместе с приходом захватчиков. Первые полгода, в городе был карантин. Не знаю, как в других Сити, но вокруг нашего была крайне нестабильная экологическая обстановка. Вроде бы, власти во время войны использовали химическое оружие, или еще что-то – не знаю. Как бы то ни было, Альянс не позволял свободно перемещаться по городу, и вел какие-то очистительные работы.
Все это время я провел безвылазно дома. Если можно назвать домом однокомнатную квартиру без санузла и холодильника, предоставленную нашими Покровителями. Еду доставляли домовому управленцу, - мерзкому типу, который добровольно перешел на сторону оккупантов, как только представилась возможность, – так что приходилось лишь изредка покидать этаж и забирать пайки с какой-то липкой бесцветной и безвкусной гадостью.
Помню, помимо моей фобии, меня терзал и вполне обычный, ощутимый, страх перед пришельцами. Войска Альянса представлялись мне мерзкими уродливыми созданиями, а солдаты, эти киборги без чувств и эмоций, осознанно продавшие свои души, ужасали меня более всего. Иногда я подкрадывался к окну и выглядывал на улицу, когда была очередная облава, – тогда многие помогали выжившим солдатам, ушедшим в подполье. Я вглядывался в черные линзы их шлемов, и внутри у меня что-то обрывалось. До сих пор не могу понять – почему. Я словно окунался в бездну. Во тьму бесконечного, всеобволакивающего холода. Эти линзы, их новые глаза, приковывали к себе, я не мог выбраться. Каждый подобный взгляд будто отрывал кусок от моей души, расшатывал мне нервы. Эти глаза преследовали меня по ночам, заставляли меня давиться во время еды. И всякий раз, когда приходил управляющий и стучал в дверь, я вздрагивал и не мог успокоить дрожь. Я боялся, что они пришли за мной.
Позже, стараясь проанализировать все это, я приходил к разным выводам, наиболее верными из которых считаю такие соображения. Альянс создает новое человечество, как я читал в какой-то старой книге о нашествии инопланетян. Захватчики используют нас, выращивают послушных домашних собачек, которые через пару поколений забудут вкус свободы, вырастут во тьме забвения человечества. У нас нет книг, нет искусства – наши дети, когда нам позволят размножаться, будут необразованными и жестокими чудовищами, воспитанными машинами и агитационными программами. Они станут новой серой толпой, но толпой жестокой и безвольной. Пожалуй, при моей фобии, я понимал, что выделиться из таких людей не смогу, что единственным способом выжить будет превращение в таких, как они. А эти солдаты были первой весточкой. Первые люди, переставшие людьми быть, продавшие души за нечто другое. За власть, за страх. Я трясся перед такими мыслями, много пил, углубился в чтение эзотерических текстов, хотя верующим никогда не был.
Через шесть месяцев после разгрома человечества, Альянс установил в Сити очень крепкую власть. Люди боялись новой власти, но уже привыкли жить в страхе. Никто не поднимал мятежи, не строил козни. Тогда Альянс начал строительства заводов, фабрик, каких-то других производственных сооружений, понятия о которых я не имел. Одновременно с тем начались наборы в подразделения Гражданской Обороны Сити. Это были те же солдаты, разве что их слабости помешали им пожертвовать чем-то большим, чем состраданием общества. Это были простые люди, которые должны были привносить волю наших Покровителей во все слои населения и следить за соблюдением всех правил и обязанностей граждан.
Многие удивлялись, какими сволочами должны были быть эти мужчины и женщины, чтобы предать все и вся за хорошую еду и уютное жилье, но я все понимал. Всегда были фашисты, неформалы, фанатики и просто негодяи, думающие лишь о своей шкуре. Ведя свое скудное существование за эти полгода, я понимал тех, кто шел в ГО. Загнанные в угол люди, без связей и близких, слабые и голодные, они могли променять тупое общество на власть, и все благи, что обещали Покровители. Прямо как я. Но тогда я боялся. Я все еще был зависим от общества, которое теперь, в действительности, было уничтожено.
Через девять месяцев с начала вторжения, Альянс дал мне работу на каком-то производстве. Простая, тупая и несложная рутина. Я даже не знал, зачем я и еще сотня таких же граждан это делаем. Нам не платили, зато я стал получать улучшенный рацион, и меня переселили в рабочий район, в общежитие, всего в паре кварталов от фабрики.
Жизнь текла неспешной речушкой, а я плыл по ней, не считая дни, не отделяя одну неделю от другой. Просто, как на автомате, вставал ровно в семь утра, одевался, шел на работу, теми же механическими движениями делал сотни раз выполненные операции и, в восемь вечера, возвращался домой, после чего ложился спать, чтобы завтра проснуться в семь утра. Меня никто не трогал, я никого не трогал. Принцип несопротивления злу, как я вычитал позже. Меня раздражали те, у кого сдавали нервы, и кто нарушал привычное течение жизни, я стал ненавидеть основанное повстанческое движение, которое иногда прерывало серую реку повседневного существования. Вернее, я думал, что это река. На самом деле это было озеро, со стоячей водой. Не грязное, не чистое. Серое маленькое озеро, в котором я медленно шел на дно.
Мою фобию урезонил страх, и я начал превращаться в того киборга, что нужен был Альянсу. Идеальный Гражданин, как говорили во время обязательных к посещению агитационных программ.
Меня спас случай. Очередная облава солдат. На фабрике, где я работал, произошел какой-то инцидент. Повстанцы захватили здание и старались взорвать его, но их остановили подразделения ГО. Здание было оцеплено, и я стоял вместе с сотнями зевак за окружением и тупо смотрел на верхние этажи, где были мятежники. Я начал было негодовать на них, не понимая, по всей видимости, причины собственного недовольства, как вдруг прибыли солдаты. Все та же черная глухая броня, все те же обтекаемые шлемы с черными глазами, все те же механические и выверенные на все сто двадцать пять процентов движения. Они быстро и умело высадились из бронетранспортеров, на которых передвигались по городу, и направились к главному входу, пробираясь через разбегающуюся толпу. Даже ГО’шники сторонились их, как я видел. Не иначе, как боялись их мощи и стыдились своего страха стать одними из них. Солдаты были недалеко от меня, и я снова затрясся, как вдруг один из них обернулся и задержал на мне взгляд. Почувствовал мой страх, наверное. Если они вообще могут что-то чувствовать, в чем я начал позже сомневаться. Этот пронзительный взгляд невыразительных черных глаз был, в действительности, очень коротким, всего-то пару секунд, но мне хватило, чтобы выйти из забытья нескольких месяцев отупляющей деятельности на фабрике. Солдат продолжил движение, и я ошалело посмотрел по сторонам, в поисках какого-то сочувствия, понимания, и тут мной овладел настоящий страх. На лицах всех окружающих меня людей были те же мертвые маски и тупые, блеклые глаза, что и у солдата. Черные линзы были не менее выразительны, чем эти взгляды, эти блеклые и шаблонные эмоции, это движения.
Только тогда я понял, во что начал превращаться, моя фобия спасла меня. Я не мог дышать, меня стало тошнить. И вдруг с верхних этажей раздались выстрелы. Повстанцы, зажатые в угол, открыли огонь по бегущим к зданию солдатам. Те ответили организованным заградительным и снайперским огнем, но одного бойца все же достали пули мятежников. Случайная очередь пропахала ему левое плечо и угодила последней пулей в голову. Выходные отверстия демонстрировали окружающим ужасные раны, а голову несчастного просто снесло наполовину, разбрызгав вокруг ошметки мозгов, плоти и защитного шлема. Солдат покачнулся и упал на колени, но, к ужасу всех присутствующих, поднялся, преодолел, покачиваясь, еще пару метров, и только после этого свалился лицом в пыль.
Операция скоро закончилась, солдаты вынесли погибших и раненных и быстро покинули территорию фабрики. Рабочих, включая меня, разогнали, сказав, что нам сообщат, когда снова выходить на работу.
Я пришел домой, не раздеваясь, рухнул на жесткую кровать, и провел так весь день в тяжких раздумьях. Я мучался, при воспоминаниях о своей ошибке, о том, что чуть было не совершил, и радовался, потому что видел смерть солдата, этого порождения ужаса, символа того, что собирался сделать с нами Альянс. Я будто преодолел какой-то барьер, я понял, что Альянс можно победить, что можно вернуться к тому, что было всего лишь год назад.
Я начал активно думать, прикидывать, взвешивать все «за» и «против». Я старался открыть для себя выход из сложившейся ситуации. И тогда я подумал о Сопротивлении, которому только предстояло стать серьезной силой.
Через месяц я вышел на Зака. Не буду углубляться в описание своих поисков, к тому же, сейчас Сопротивление уже другое, у него другие методы. Просто скажу, что Зак был одним из членов движения и именно он помог мне выбраться из Сити в пригород, где располагался один из центров повстанцев.
Тогда дела шли из рук вон плохо. У Сопротивления почти не было оружия, медикаментов и продовольствия. Благодаря таким людям, как Зак, которые работали под прикрытием в Сити, нам удавалось более-менее не голодать, но все же предпринимать такие действия, что позволяют себе повстанцы сейчас, мы не могли. Иногда мы нападали на бродящие по периметру патрули, иногда наносили удары по небольшим объектам на окраинах города, но каждая вылазка, даже самая мелкая, планировалась и готовилась неделями. У Альянса к тому моменту уже были налажены центры снабжения и контроля над населением, а локальная армия была в полной боевой готовности, в то время как у нас были только желание, два рожка патронов и сухари с мутной водой из ближайшего пруда.
И все же, несмотря на все сложности, я загорелся идей освобождения человечества, как ребенок. Я чувствовал себя избранным, тем, кто должен помочь всем людям на Земле. Иногда, я даже мечтал о героической смерти, которой, в действительности, так боялся.
И все же, вступив в Сопротивление, я обманулся. Я ожидал немедленных результатов своей деятельности. Именно своей, а не общей. Я ждал, когда меня признают, когда я отличусь, когда займу главенствующее место здесь, в этом обществе отчаянных и сильных духом людей. Но ничего не происходило. Дела потихонечку, от года к году улучшались. К нам приходили все новые и новые люди, мы организовывали все новые и новые базы и устраивали все более и более дерзкие вылазки, но я этого не замечал. Я гневался. На себя, что сделал этот шаг, на окружающих – за то, что они относились ко мне так же, как и ко всем другим своим собратьям, на Альянс – за то, что именно из-за него все это произошло, что ушли мои спокойные дни существования в этом мире.
Я делал все возможное – прикрывал собой других людей, во время обстрела, помогал новоприбывшим, учился у ветеранов, постигая и совершенствуя собственные военные навыки. Я делал все, чтобы на меня обратили внимание, и лишь через несколько лет добился своего. Я прослыл храбрым и сильным, волевым человеком, способным отвечать за жизни других людей, но все это было не то. Вдруг, я понял, что добился признания, добился высшей формы уважения, которое может заслужить здесь человек, но прежние дни не возвращались. Здесь, в состоянии постоянной опасности и неутихающей деятельности я не мог рассчитывать на спокойное и счастливое бытие. Все же, это осталось в прошлом. Все же, рано или поздно, думал я, меня убьют, и эти храбрые люди, защитники человечества, похоронят меня, запомнят в своих закрепощенных, сильных умах, и больше не назовет никто моего имени, не вспомнит моих поступков, не будут ставить меня в пример. А если и будут – то какой мне от этого толк? Меня уже не будет, так какая разница, что я оставил за свою жизнь?
С трудом, но я признался себе, что живу сегодняшним днем, живу и думаю не о великих целях, а о собственной шкуре, о себе и только о себе. Я поразился этой мыслью и не стал её развивать. Я её испугался, так как не привык думать о себе что-то плохое. К тому же альтернативы тому уже не было. Я не мог вернуться в Сити, вновь влиться в народ, в толпу безмозглых и зомбированных жителей, не понимающих что и зачем они делают. Это было прошлое поколение, уничтоженное и разоренное. Лишь тень и жалкое напоминание о прошедшем. Скоро должно было появиться нечто новое, нечто сильное и могущественное. И управляемое, самое главное. Альянс скоро должен был пожать плоды своих трудов на нашем жалком синем шарике.
И вдруг я понял сам для себя, что Сопротивление, повстанцы, представляющиеся мне столь великими в своих идеях – тоже, то самое старое человечество. Я видел его изнутри, я понимал, что Альянс не сломить теми методами, что мы практиковали. Это как стараться уничтожить огромный линкор рыбаческой лодкой с деревянными веслами. Я не спал несколько ночей, пока, наконец, не признался себе, что будущее на Земле за Альянсом. Мы не могли ничего изменить, мы могли лишь умирать за благие идеи. Возможно, кому-то это покажется достаточным, но только не мне. Я был слишком глуп и эгоистичен, чтобы размышлять о чем-то, кроме собственной роли во всем этом. Возможно, в этом кроится моя главная ошибка. Повстанцы вещали об ужасной опасности, грозящей человечеству, а я уже смирился с этим в душе, как с чем-то монументальным и бесповоротным. Будто бы и не могло быть иначе. Мне казалось, что для человечества все решено.
И тогда я решился на шаг, который окончательно убил во мне человека. Я пришел к выводу, что если все уже кончено, то надо позаботиться хотя бы о себе. Достичь за оставшийся мне срок максимума своих стремлений, абсолюта необходимых моей проклятой личности достижений. Я промотал в памяти свою жизнь с момента нападения Альянса и, ужаснувшись, понял, что мне надо сделать.
Все это было еще на грани с решением, когда судьба вновь подтолкнула меня к его принятию самым неожиданным и неприятным способом. Уж не знаю как, но на временный лагерь, где я находился со своей группой, вышел Альянс. Нас атаковали элитные части, так что выжить не удалось практически никому. Сам я смог убежать в лес, так что на базе, наверное, посчитали, что я погиб. Выждав два дня с тем продовольствием, что у меня было, я направился в Сити. Старые каналы, которые позволяли нам наносить быстрые удары в городе, я знал как свои пять пальцев, так что проникнуть за оборонительный кордон не было особой проблемой. Выбравшись на улицы в квартале от штаба Гражданской Обороны, я забрался в заброшенную квартиру, где находился один из схронов повстанцев, переоделся в обычную серую гражданскую робу Сити с проверенными номерными знаками и обозначением, и отправился к ГО’шникам.
Не буду ничего приукрашивать, я выдал им все, что знал о Сопротивлении, а они, взамен, взяли меня на службу. Не буду конкретизировать как мне это удалось. Любого обычного человека, сказавшего то, что сказал я, немедленно расстреляли бы на публичной казни, но у меня была пара козырей.
Проверив все данные, через месяц Альянс нанес серию мощных скоординированных ударов по основным базам Сопротивления в регионе. Мои инструктора рассказывали потом, что это было успешнейшей операцией войск Сити со времен Семичасовой Войны. Было захвачено множество организаторов и родоначальников Сопротивления, все узлы поставок и связей были уничтожены, множество работающих под прикрытием людей были пойманы с поличным. Действия повстанцев в городе и окружающих его секторах прекратились. За годы пребывания в Сопротивлении я многое узнал, и мои наводки позволили Альянсу буквально вырезать повстанческие силы.

При моих навыках, длительная подготовка не потребовалась. Меня больше шпиговали агитациями с какими-то бессмысленными заявлениями о благах, которые принес с собой Альянс. Я прекрасно помнил, чем чревато прислушиваться к этим словам, а потому наглухо старался их не воспринимать, демонстрируя, тем не менее, свое полное подчинение.
Конечно, мне все еще не доверяли, но инструкторы были довольны. Последним тестом, который я должен был пройти, и который должен был определить мою судьбу, была казнь лидеров Сопротивления. Это было жестоко, но я преодолел и это. Не дай Бог вам когда-нибудь оказаться перед людьми, которые считали вас своим другом, предавшим их, и произносить обвинительную речь, а затем и приговор.
Как ни удивительно, но именно тогда я впервые подумал, не совершил ли я ошибку. Это был импульс, но все же лучше бы я все понял тогда. Я задумался, но было уже поздно. Барьер, отделяющий меня прошлого, от меня настоящего, уже был преодолен, и у меня был только путь вперед. Без выбора, без вариантов. Бежать теперь было некуда: повстанцев я предал, а из ГО уволиться нельзя.
Я силился забыть прошлое, и окунуться в новую жизнь. Старался ожесточить себя по отношению к людям. Для этого я потратил несколько недель, прося нашего командира перевести меня из патрульного отделения в боевую группу, которые были постоянно задействованы на окраинах Сити и пригороде. Проще говоря, я хотел смыть свою совесть кровью. Мои запросы были одобрены лишь через год, который я провел кощунствуя и бандитствуя в составе патрулей.
Признаться, я был удивлен, но мое самолюбие было удовлетворено. Люди боялись меня, пресмыкались перед моей властью и силой, чувствовали, что от меня зависит самое дорогое, что у них есть. И это было так. Я не был представителем самой могущественной силы на Земле, я сам был этой силой. Безымянной, но, как я был убежден тогда, вечной. Да, оперативники Гражданской Обороны безымянны. Великий говорил, что зеркалом души являются глаза, другой строил параллели об именах. У нас, сильных и непреклонных, не было ни того, ни другого. Наши лица были навечно спрятаны от всех людей под ужасными масками, со светящимися линзами, наши голоса превратились в жуткие, призванные деморализовать общество, рыки, а данные нам матерьми имена изменились на бездушные и короткие позывные. Но я согласен с Великим – глаза это зеркало души. И мои горящие гиблым, опасным, красным огнем линзы маски были истинным отражением того, что я навсегда потерял.
Я купался в страхе людей, как купается потерявшийся в пустыне путник, набредший на оазис, я убивал и калечил только для того, чтобы показать обществу, вот он я! Я вернулся, я снова такой, как прежде! Но я был уже другим. Совсем другим. Даже не человеком, а бездушным безликим чудовищем, источающим вокруг себя ауру безнадежности и смерти.
Творимый мной произвол был окончен с переводом в армейское подразделение. Сити был не слишком большим городом, так что солдатский гарнизон работал лишь в экстренных и сложных ситуациях. Мы же должны были проводить зачистки баз повстанцев, которые снова предпринимали попытки создания Сопротивления, подавлять мятежи, локализировать прорывы монстров.
Боевые операции проходили не так уж и часто, зато все остальное время я получал вполне достойную еду и отменное время препровождение. Офицерам Гражданской Обороны, коим я тогда уже был, даже разрешалась немеханическая симуляция репродукции, если вы понимаете, о чем я. Сами операции сложностей не вызывали. Сопротивление, благодаря таким сволочам, как я, было поставлено на колени, и поднять его могло лишь чудо. Мы в чудеса не верили, а верящих быстро образумливали. Лишь пару раз за эти годы случались действительно серьезные операции, но оба раза к ним подключались солдаты, так что мы лишь составляли оцепление.
Разумеется, Господь не мог позволить мне бесчинствовать вечно.
Месяц назад, после двух лет полной тишины о действиях мятежников, мой взвод неожиданно получил приказ выдвигаться на очередную операцию. Впрочем, очередной она как раз не была. С отделением, в котором я состоял, на место отправились две роты элитных солдат. Нас высадили за городом, к уже установленному периметру, окружающему немалый провинциальный городок. Похоже, все это время Сопротивление снова копило силы. В город уже были отправлены несколько рот солдат при поддержке артиллерии и синтетов, так что там уже кипели бои. Через несколько часов, мы получили приказ выдвинуться к городу, переместить туда сдерживающий периметр, и ждать, пока нас не заменят уже вылетевшие из Сити подкрепления. В городе все еще шла полномасштабная война. Не знаю уж, как мы могли это проморгать, но повстанцы были хорошо экипированы и вооружены. Мы вошли в город где-то через полтора часа после прибытия к первому периметру. Приказ был вполне простой. Нужно было выдвинуться в расположение пятой и седьмой рот солдат и помочь им в штурме бывшего здания мэрии. Повстанцы хорошо окопались и хорошо сражались, но подошедшие синтеты смяли внешнюю оборону, и мы с боем проникли внутрь. Признаться, мы кровью покупали каждый метр территории здания. Везде были установлены пулеметные гнезда, растяжки. Засады и ловушки убили десятки солдат внутри. Там же погиб и мой командир, получив три смертельных ранения, во время попытки закрыть с одним взводом огневую точку.
Помню, жавшись к грязному сырому полу, весь засыпанный штукатуркой, я все задавался вопросом, почему повстанцы так яростно сражаются. Мы и раньше уничтожали оплоты последней надежды местных мятежников, но эти бились как звери, будто бы стараясь не подпустить нас ни на шаг к чему-то, укрытому в центре здания.
Думаю, многие мои сослуживцы задавали тот же вопрос, но ответ на него поразил даже таких отъявленных ублюдков, как мы. Когда основные бои закончились, и началась нервотрепка с зачисткой комнат, мы обнаружили в одном из помещений детей. Живых, здоровых, робких, разного возраста и цвета кожи. Около трех сотен детей. После того, что сделал Альянс в начале кампании на Земле, я не видел ни одного ребенка. Я был поражен. Они представлялись мне чем-то сюрреалистическим, не настоящим, как сон. Но это были дети, не выдуманные, а настоящие, из плоти и крови. По застывшим солдатам, растолкавшим нас, я вдруг отчетливо понял, чего более всего боялся Альянс.
И все же оцепенение прошло, и поступил новый приказ. Центр приказывал провести немедленную казнь выживших. Всех. Солдаты немедленно оцепили зал с детьми и их матерьми, рыдавшими рядом. Я так и не понял, почему сперва солдаты встали как в ступоре. То ли их одолевали те же мысли, что и меня, то ли они просто ждали приказа. Оставляя за собой этаж, из которого слышались детские испуганные голоса и плач, мы озадаченно смотрели друг на друга. Это был первый и единственный раз на моей памяти, когда оперативники Гражданской Обороны вновь стали людьми, сомневались и искали поддержки.
Позже, я знал, что приказ был исполнен солдатами, а тела казненных кремированы.
На базе всем участникам операции, - кроме солдат, конечно, - снова промывали мозги на тему того, что мы увидели. Но приученный уже фильтровать весь этот бред, я думал о другом.
Потрясение помогло мне все переосмыслить. Притом, что я уже конченый человек, я не мог простить себе того зла, что уже совершил. И передо мной, впервые за долгое время, встал выбор, развилка. Я мог избрать какой-то новый путь, а мог остаться тем, кем я был. Но, если задуматься, мог ли в действительности? После десятков лет ошибок, после всего, увиденного мной, после всего, что произошло, мог ли я остаться тем, к чему себя привел? Нет, не мог.
Сейчас я самый разыскиваемый преступник Сити. Я не могу пойти к Сопротивлению, я не могу стать гражданином, я не могу прийти под флаги Альянса. Но у меня все еще есть путь вперед. И мне выбирать, как его пройти.
Именно поэтому я пишу этот дневник. Никто не должен совершать моих ошибок. Никто не должен страдать из-за таких, как я. Я вспомнил, у меня есть имя. Но его никто не узнает, потому что оно потеряло свой смысл, вместе со смертью во мне Человека. Я оставлю этот дневник здесь, в этой комнате. Я хочу, чтобы кто-нибудь нашел его, увековечил. Но не потому, что хочу славы, как раньше. Просто я не желаю, чтобы лица других людей заменялись масками с черными глазами.
Теперь я уйду. И впервые за свои годы сделаю вздох, живя. Существуя, в последние мгновения своей жизни не для себя.